Солнце давно закатилось за горизонт. Ночное небо пестрело звездами, но этот свет никак не мог разогнать ту тьму, что поселилась в душе главы ордена Не. Он находился в палатке, выделенной объединенной армией. Скромной палатке, но мужчина не стал бы жаловаться, даже окажись вовсе у костра под открытым небом. Уж лучше так, но в кругу своих, чем там, в темных застенках, пропитанных кровью и желчью, пронизанных самой тьмой, от которой замирало дыхание и стыла кровь в венах. Он, как никто, понимал всю губительную силу этого места. Для Минцзюэ основной опасностью были не пытки, не унижение и даже не перебывание в плену. Для него это место было опасно своей тьмой.
Бася была далеко. Но она была здесь. Минцзюэ чувствовал ее, чувствовал так тонко, так остро, будто по венам струился жидкий огонь вместо крови. Тьма заползала в душу тонкими иглами, впивалась в нее, но тяжелая аура клинка нависала над ним, не позволяя поддаваться мягкой и всепоглощающей тьме. Бася была ревнивой девочкой, она не собиралась ни с кем делить контроль над разумом и душой Минцзюэ. Она сражалась с тьмой подземелий за власть над ним, как сражалась с темными тварями в его руках.
Сейчас, лежа в палатке, слушая треск хвороста в походном костре, тихие переговоры воинов объединенной армии, шаги, шорохи, скрипы и тихое ржание лошадей, глава Не перебирал в памяти недавние события, анализируя их. Он мог доверять себе, своим глазам и ушам, или довериться словам главы Лань. Минцзюэ задумался. Насколько он доверяет Сичэню? Вопрос был непростым, в свете последних событий. Тот выступал на стороне Яо. Предателя Яо, который причинил немало боли. Боли душевной, что оказалась куда сильнее физической. Смерть его людей разве достойная цена за избавление от диктатора? Смерть в плену, безоружным и беспомощным – позор для любого уважающего себя воина. Дать себя пленить, а не погибнуть в сражении, тоже чести не так уж и много. Для воина, для народа, для ордена. Но для людей…
Глубоко в душе Минцзюэ понимал, что для всех одна жизнь будет достойной жертвой, но родителям никакие войны и победы не заменят погибшего сына. Как бы они не были готовы к подобному в военное время, но… Минцзюэ не смог бы пожертвовать Хауйсаном, даже ради спасения всего ордена, всей Поднебесной. И каждым из своих людей жертвовать ему было тяжело. А Яо… Мог вот так просто убить только, чтобы усыпить бдительность Жоханя? Выслужиться перед ним, чтобы нанести подлый удар в спину? Хотя, что ждать от него чести, если он так легко может ударить в спину?
По словам Сичэня, Яо сделал очень много для того, чтобы снизить потери их армии., именно он стал залогом победы, он нанес решающий удар. Вот только… Только Минцзюэ своими глазами видел этого Яо, и своими ушами слышал его слова. Он пережил это все лично, на своей шкуре прочувствовал, чтобы вот так просто забыть и довериться словам другого, пусть и друга. Нет, воспоминания пока слишком свежи, чтобы забыть об этом и принять все. Простить.
Он не готов был прощать. Даже думать об этом не готов был. Раны душевные, нанесенные словами и действиями, болели и «кровоточили» еще совсем свежие, куда сильнее тех, что покрывали его тело. Что тело, несколько часов медитации в спокойной обстановке, и оно восстановится, словно ничего и не было. А вот то, что было скрыто внутри него. Там и годы медитации помочь были не в состоянии.
Сон не шел. Минцзюэ вздохнул и поднялся. Занимая привычную для медитации позу, он сделал глубокий вдох, расслабляясь и прикрывая глаза. Как бы там ни было, ни внешние раны, ни эмоции, что переполняли его внутри, не стоило оставлять сейчас без внимания. А медитация одно из самых действенных средств, что способно помочь в обоих случаях.

Яо был рядом. С того самого дня, как он назначил его своим помощником, тот был рядом. Учтивый, внимательный, сообразительный. Он знал все, что могло потребоваться Минцзюэ. Быстро выучил его привычки, никогда не жаловался, не показывал усталости и недовольства. С характером главы Не сложно было открыто показывать недовольство. И тем не менее, Минцзюэ порой чувствовал неодобрительные взгляды со стороны. Слышал усталое раздражение в шепотках солдат, измотанных вечными тренировками и железной хваткой военачальника. Взгляд Яо был другим. Всегда другим. Минцзюэ часто казалось, что он совершенно не понимает, что такого в его глазах, в этом взгляде. Но мужчина не чувствовал враждебности или недовольства.
Он помнил момент, когда Яо покинул его. И хотя Минцзюэ сам выступал инициатором этого, искренне считая, что так будет лучше для Яо, что этого хочет и сам Яо, но в глубине души глава Не оказался не готов к тому, что это привычное и, чего уж таиться, приятное состояние, когда рядом есть тот, на кого можно положиться, кому можно довериться, исчезнет навсегда. Не просто исчезнет, а будет вырвано, выдрано из его жизни, оставляя после себя лишь окровавленные ошметки душевной привязанности и остывающего тепла.
Мэн Яо, казалось, шаг за шагом методично уничтожал все то, что до этого так же старательно и упорно выстраивал. Снова и снова бил по самым болезненным, слабым местам  гордого и своенравного главы ордена Не. И Минцзюэ никак не удавалось понять, зачем он так поступал. Зачем оставил жить? Еще в тот раз. Яо действительно так нравилось мучить его?
Яо, Яо. Яо!
Слишком много его в голове. Слишком много его в жизни. И никак не получалось избавиться от мыслей о нем. Ярость все еще клокотала в душе мужчины. И Бася отзывалась на эту темную ярость радостным зовом. Крепкая рукоять увесистого оружия легко скользнула в широкую ладонь. Мгновение, и ночная прохлада пахнула в лицо, скользнула с очередным вздохом в грудь, остужая, приводя в чувство. Минцзюэ замер. Колючим взглядом оглядел лагерь, тут же отмечая каждый недочет, каждую ошибку. Но оставаясь молчать. Взгляд его глаз уже выловил из окружающего ночного пейзажа нужную фигуру. Невысокую, гибкую, юркую даже сейчас. Фигуру, которую он, Минцзюэ, не смог бы спутать ни с кем другим.
Мэн Яо.
Глава ордена Цинхэ Не двинулся следом за фигурой. Он не отдавал себе отчет в том, что пальцы его побелели на рукояти сабли. В том, что та ощутимо вибрирует, чувствуя темную решимость и жажду крови своего хозяина. Чувствует и полностью разделяет это желание. Не понимал, пока не услышал его голос. Такой знакомый голос, до разрывающей на части боли знакомый. Этот голос уверенно зачитывал ему отчеты и рассказывал о происшествиях за день, и голос, что вонзал своими словами иглы ему в самое сердце. Тот голос, что был наполнен заботой и теплом, и тот самый голос, в котором сквозил холод и яд насмешки. Голос, который Минцзюэ любил и ненавидел всем сердцем. Любил, и от того еще больше ненавидел.
Казалось кровь совсем покинула пальцы его правой руки, что сейчас мертвой хваткой сжимали рукоять Бася. Но вопреки всему своему виду, Минцзюэ так и не поднял клинок.
- Ты действительно считаешь, что смерть одного достойная плата за спасение многих?
Нет, не это он хотел спросить. Но сейчас, как никогда, понимал, что еще не готов услышать ответ на тот вопрос. Но всегда сдержанный, с превосходным контролем, сейчас Минцзюэ попросту не мог справиться с подогреваемой Бася и собственными мыслями бурей эмоций внутри.
- Если ты действительно так считаешь, почему не убил меня? Почему не обменял мою жизнь на те самые сотни и тысячи мирных? Почему ты оставил меня в живых?! Или моя жизнь, по-твоему, не стоит ничего в этом мире?!
Бася в руке мужчины начала заметно вибрировать, тонким едва ощутимым звоном отзываясь на клокочущую ярость и боль внутри высокого мощного воина.

Что он знает? Что он вообще может знать?
Убийца. Предатель.
Только и может придумывать отговорки. Только и может юлить, хитрить, напускать невинный вид. Манипулировать. Разве он всегда таким был? Разве все те дни, та встреча, были спланированы заранее? Минцзюэ не понимал. Не хотел понимать, как бы не было горько осознавать возможную вероятность такого расклада. Да, Мэн Яо было бы выгодно все это спланировать. Но разве не выгодно было ему заплатить жизнью за укрепление своих позиций? Доказал бы свою преданность главе Вэнь. Или это тоже была всего лишь хитроумная стратегия?
Минцзюэ не сводил с него глаз, болезненно слезящихся, с кровавыми прожилками, покрасневших. Он заметно осунулся за это время в Знойном дворце. Война оставила на его лице свой отпечаток. Заметно для тех, кто мог это заметить, кто хотел это видеть. Он старался. Старался выглядеть все таким же сильным воином и уверенным Главой. Вдохновлять и вести за собой своих людей. Старался, но сейчас, здесь, силы будто покидали его.
Передел тысячелетнего порядка. Кровь древнего клана. Он ничего этого не просил. Не понимал, что творится в голове этого человека. Почему тот с легкостью может убить одного, ради спасения тысяч, и обречь на смерть целый орден ради одной жизни? В чем смысл его манипуляций? Все это выходило за грани понимания главы ордена Цинхэ Не.
- Что ты знаешь!.. Что ты вообще можешь знать…
Горечь наполняла его сердце. Горечь смертей, горечь утрат и поражений. Они выиграли войну. Выиграли, ведь без лидера наступление вражеской армии захлебнется. Но выиграл ли он? Смог сохранить свой орден, свою семью. Ту, что вообще осталась. Сохранил, ведь в отличие от разрушенной Пристани Лотоса и сожженных Облачных Глубин, Нечистая Юдоль осталась цела и невредима. Его орден понес потери, но не столь серьезные, как другие. Можно считать, что он тоже выиграл, но…
Но Минцзюэ стоял сейчас и смотрел на невысокого, худощавого и после всех событий встрепанного и измотанного человека напротив и понимал, что проиграл. Проиграл слишком много. Больше, чем мог себе позволить. Понимал, и не мог смириться с этим. Путь добродетели? Действительно, все именно так. Его учили идти по пути добродетели. Его учили быть хорошим воином, хорошим правителем, твердым духом и крепким телом. Иначе он погубит сам себя. И весь свой орден, весь клан. Пора было вспомнить все эти уроки, и вернуться на путь добродетели. И забыть. Оставить позади, как недостижимую мечту. Ради клана и ордена. В конце концов, высокое положение Минцзюэ имеет не только свои привилегии, но и  свои обязательства.
Только забыть не выходит. Как бы он не старался. Как не выходит не думать о чужих жизнях. О крови, не на своих руках, но на руках того, кто не должен обагрять их. Ему хотелось кричать. Хотелось вытрясти из Яо душу, объясняя, что вся эта кровь запятнает его. Запятнает не в глазах Минцзюэ, но в глазах других. И после, когда все это закончится, когда будут судить победивших и проигравших по их заслугам, все это еще отразиться на нем, Мэн Яо. Отразится далеко не в благом свете. Как этого можно не понимать?
Но Глава Не продолжал стоять, так и не пошевелившись. Лишь Бася мелко подрагивала в его руке. А где-то там, в стороне, тихо переговаривались у костра часовые, не обращая внимания на то, что происходило на берегу реки, залитом холодным лунным светом. Бася требовала крови. Рвалась забрать жизнь предателя и убийцы. И он мог позволить ей это сделать. Здесь нет никого, кто помешал бы ему. Как нет никого, кто смог бы после его осудить. Кроме него самого. Ведь лишь он один понимал, что первым предал. Его, отпуская, буквально вручая в руки врагу. И себя, позволяя случиться тому, что случилось.
Было бы неправдой, если бы он сказал, что его не волнуют жизни других людей. Мирных и невинных людей. Как глава ордена, он привык думать масштабно, учитывать всех и каждого, ведь защиты и безопасности людей зависит процветание всего ордена. Но по мимо того, что он был Главой, он оставался человеком. Со своими слабостями и желаниями, со своими привязанностями. И это сбивало его с того самого пути праведности и добродетели, о котором говорят все вокруг, и которого он так старался придерживаться.

Яо решил оспорить его слова. Кровь в венах подстегиваемая его словами и рвущейся энергией Бася закипала все сильнее. Глаза медленно стали наливаться красным, застилая кровавой пеленой мир вокруг. Неимоверными усилиями мужчина постарался взять себя в руки, удерживая под контролем сходящую с ума от жажды после долгого заточения саблю. Крылья носа Минцзюэ широко раздувались, он с силой втягивал прохладный воздух реки в легкие. К сожалению , это не могло успокоить его и охладить бушующее в теле пламя.
Слова были жестокими. Жестокими еще и потому, что в них частично скрывалась правда. Сколько бы не пытался он закрывать глаза и отворачиваться от этого, Минцзюэ понимал, что в тот раз осуждая Мэн Яо так безоглядно и без попытки выслушать, позволить ему все объяснить, он хватался за последнюю соломинку, позволяя своему врожденному упрямству и чувству справедливости перекрыть собой желание отказаться от своих слов и никуда не отпускать Яо. Тогда он был готов воспользоваться любой мелочью, чтобы помешать себе сделать ошибку. Никогда еще ему не было так сложно игнорировать собственные желания в угоду чему-то большему. С самого детства его учили, что Глава не принадлежит себе. Отказываться от своих желаний ради больших целей было для него привычным. Потому, не смотря на то, что Мэн Яо был невероятно полезен ему, как помощник, Минцзюэ  отпустил его к своей мечте, даже постарался помочь, насколько было в его силах. Тот много сделал для Главы Не, и мужчина желал отплатить добром. Вот только вышло все почему-то совершенно не так, как предполагал Минцзюэ.
Чем больше он думал о том, что Яо не будет рядом, тем больше разгоралось в его душе желание впервые в жизни отказаться от своих слов и поддаться желаниям. Это по настоящему пугало и заставляло нервничать, не давая покоя. В глубине души, возможно, Минцзюэ сам ждал ошибки Яо, чтобы вырвать его из своей жизни. Он видел, насколько тот был ловким и умелым дипломатом, способным хитрить и играть словами. Все же кровь Цзиней текла в его жилах. Не Минцзюэ знал, что Яо не такой как он, и не всегда поступает согласно правилам твердого духом человека. Он не осуждал Мэн Яо, глубоко в душе принимая, что в иной ситуации, он просто не выжил бы. Ошибка Яо была вопросом времени. И если раньше Минцзюэ мог закрыть глаза на это и сделать вид, что не заметил, то в тот раз он ждал возможности отослать его подальше.
Он с таким старанием взращивал в своем сердце ненависть к Яо, чтобы вытравить оттуда привязанность, перерастающую в нечто большее, что почти поверил в его предательство. И сейчас слова Мэн Яо вскрывали старые раны, выпуская на свободу гной той лжи, что он создал для себя сам. Это было больно. Больно еще и от того, что он изменил не только себе и своим желаниям, но и той праведности и честности, что воспитывали в нем долгое время родители, и образчиком которого видят его остальные.  Это разрывало его изнутри, сводило с ума, чем с удовольствием пользовалась Бася.
Герой. Именно, что удобный для всех. Вот только он сам не чувствовал себя героем. Более того, зная все, что было скрыто от других, даже от Яо, особенно от Яо, ему претило принимать все это чествование и славу. Не был он достоин подобного. Не был, и в какой-то момент абсурдной слабости даже поймал себя на мысли, что было бы для всех лучше, если бы он погиб  в Знойном дворце. Разозлившись на самого себя за слабость, что не подобает испытывать твердому духом человеку, Минцзюэ тряхнул головой, разгоняя кровавую пелену перед глазами.
- Чего я хочу? Тебе интересно, чего я хочу?!
Мужчина сжал рукоять сабли так, что пальцы налились мертвенной бледностью. Казалось, он совсем не ощущает веса оружия. Сейчас он сражался не только с Бася, но и с самим собой. Принимая единственное по его мнению правильное решение. Он воспитан доблестным воином и честным человеком. И поступать должен по чести и достоинству.
- Если этот змей не примет тебя и не признает как сына, ты вернешься со мной в Будзинши. А я сровняю с землей Цзиньлинтай!
Звенящее от переполняемой энергии оружие с такой силой вошло в землю перед Главой ордена Цинхэ Не, что лезвие Бася ушло на добрых пять цуней в мягкую влажную почву. Тяжелое дыхание срывалось с приоткрытых губ мужчины, что не оставлял попыток справиться со своей саблей и своей жизнью.

Мир кружится в кровавой пелене. Бася требует действий. Слова это просто слова. Он ведь и без всех этих слов знает, что корыстный ублюдок готов на все, лишь бы получить выгоду. И вряд ли признает в Яо своего сына. Зачем ему это? А тот все еще старается заслужить внимание этого сына черепахи, его признание. И это больше всего выводило из себя.
“Ты знаешь, что его не оставят в покое. Ты знаешь, что его не примут на равных правах. Ты знаешь, что ничего не закончится, пока ты сам не положишь этому конец. Ты знаешь…”
- Нет!
Минцзюэ почти рычит, сжимая в руках рукоять сабли. Нет. Он снова забывает о Яо. Не берет его в расчет, решает за него. Как просто решать за других, когда ты глава ордена. Когда даже младший брат во всем опирается на твое решение, подчиняется твоему слову. Он настолько привык, что его слово - закон, что не допускает того, что кто-то может иметь совершенно иные потребности и желания.
Минцзюэ начало казаться, что он сходит с ума. Реальность разбивала в осколки его прекрасный мир праведности и порядка, который создавался на протяжении всей его жизни. Это было неприятно. Это причиняло боль. Яо тоже причинял боль, своими словами, поступками, не желанием понять его. Понять… Разве он пытался когда-нибудь поговорить с ним? Да что за сомнения в себе?! Пытался не пытался, Минцзюэ достаточно прямо ему показывал, как относится к нему. Еще тогда, когда Мэн Яо был его помощником. Разве не он помог Яо заслужить такой высокий пост? Разве не он уступил своим желаниям, чтобы помочь этому человеку добиться своих целей? Так почему же он должен чувствовать себя виноватым в том, что произошло?
Бася радостно взметнулась силой навстречу. Но тут же отпрянула, недовольно загудев, когда пальцы Яо коснулись руки Минцзюэ. Мужчина вздрогнул, поднимая мутные глаза на собеседника. Убивает? Да, именно так. Он ведь всегда знал, что так и будет. Его собственное оружие медленно убьет его. И что же, Яо не желает этого больше видеть? Не желает…
Поджав губы, глава Не дернулся было сбросить его руку, но так и не сделал этого. Он не отрываясь смотрел на Яо, так близко, совсем рядом. Настолько близко, что он может ощущать его запах даже сквозь прохладный илистый запах реки. Так мучительно близко, будто этот мальчишка издевается над ним. Снова.
Поймать свободной рукой его за шею, удобно положив ладонь на затылок, зарываясь привычно в шелковистые волосы пальцами. Властно притянуть его ближе, чтобы глаза в глаза, чтобы дыхание смешивалось, вырываясь из легких, чтобы чувствовать его вкус на губах, пусть даже не касаясь. А как же хочется…
- Твоя судьба? Не тебе решать, что стоит моего беспокойства, а что нет. Я беспокоюсь о том, о ком желаю беспокоиться. Запомни это хорошенько, Яо.
Глухое рычание в голосе скрыть так сложно. Особенно, когда значительная часть твоего сознания сейчас направлена на то, чтобы удержать в узде Бася. А оставшаяся часть его старается не поддаваться соблазну в виде гибкого и такого желанного тела стоящего рядом человека, одуряющий запах которого проникает в каждую клетку твоего тела с каждым новым вздохом.
К борьбе с собственным оружием Минцзюэ привык, а вот с желаниями, что в большинстве случаев просто уходили на дальний план перед долгом и праведностью пути, мужчина явно справлялся намного хуже. Сильные пальцы сжались в темных волосах, притягивая еще ближе. Эту схватку Минцзюэ точно проиграл. И что-то ему подсказывает, что глава Не еще долго будет проигрывать в подобных схватках, когда дело будет касаться Мэн Яо.

Отредактировано Nie Mingjue (Воскресенье, 27 марта 13:19)

“Вернусь с тобой”
Этих слов он ждал больше всего. В тайне от себя самого, он мечтал услышать именно эти слова из уст Яо. Что тот вернется. Вернется в Нечистую Юдоль. Вернется к нему. С ним вместе вернется туда, где хочет видеть его сам Минцзюэ. Туда, где его место, как уверен глава Не. И заплатать за эти слова, за свои желания он готов многим.
Признать очевидное? Правду? Для Минцзюэ нет ничего важнее правды. Это известно каждому. Не каждый знает, что сам глава Не не всегда придерживается этого правила, хотя и очень старается. Отклонение от дороги праведности и добродетели ему причиняет почти физическую боль. Чем вовсю пользуется его оружие.
Предложение Мэн Яо было слишком соблазнительным. Настолько, что Минцзюэ едва не поддался этому соблазну и не согласился. Лишь в последнюю минуту запрещая себе думать о подобном, отказываясь от щедроты мужчины напротив. Он не желал заковывать Яо в золотую клетку. Не желал остаток жизни мучаться осознанием, что тот остается рядом лишь по принуждению. Потому что Минцзюэ выполнил свою часть сделки.
Сделки… Они никогда не были сильной стороной главы ордена Не. Как и политические интриги, хитрости, долгоиграющие планы. Минцзюэ оставался прямым как бамбук, но совершенно не гибким. Для него существовал лишь один путь, без развилок и боковых троп. И сходить с этого пути было подобно предательству самого себя.
До недавнего времени в жизни Минцзюэ был лишь один человек, ради которого он мог позволить себе смягчиться, уступить, отойти от заданной цели. Не забыв, нет. Лишь сделав небольшую передышку. Человек, которому он мог простить и позволить многое. Его младший брат Хуайсан.
Сейчас, как бы не пытался это скрыть даже от самого себя, в его жизни появился еще один человек, который занимал не менее важную позицию. Которого он мог прощать и на поступки и слова которого закрывать глаза. Это порой выводило из себя. Выводило настолько, что он даже готов был убить его. Бася пользовалась этим состоянием, но всегда находился кто-то, кто противостоял ей и самому главе Не. Случайно ли…
Он честно пытался вырвать из сердца засевшего туда Яо. Пытался ненавидеть, выстраивая защитную стену в своей душе. Но тот снова и снова проникал внутрь, въедаясь кислотой в кости, вплетаясь в мысли диким плющом, заполняя собой все сознание. Минцзюэ злился, он приходил в ярость, и сходил с ума, но ничего не мог с собой поделать, снова и снова возвращаясь в прошлое, когда Яо был еще рядом, такой родной, его Яо.
Вот и сейчас в звенящей пустоте его сознания не было ни одной мысли, кроме образа того, что отражался в его глазах. И Минцзюэ не испытывал в данную конкретную минуту никаких других эмоций, кроме желания. Желания получить его здесь и сейчас, желания обладать им всю отмеренную судьбой жизнь главы проклятого ордена. Желания порочного, неприемлемого, сбивающего с праведного пути добродетели. Желания, что туманило разум не хуже всплесков жажды его собственного оружия.
– Я признаю твои заслуги в этой войне, - голос хриплый, низкий, щедро замешанный на рычании, то ли из-за возбуждения, что боролось за власть над разумом мужчины сейчас, то ли в попытке совладать с этим самым возбуждением. - Но куда возвращаться ты должен решить сам. Это выбор, который повлияет на всю твою оставшуюся жизнь.
Улыбка лишает его остатков самообладания. Родная, почти стертая из памяти, намеренно стираемая, что нет-нет, да и приходит к нему ночами. Сейчас она играла на губах Яо. Родного, того далекого уже Яо, которым он когда-то был. Яо, которого больше нет и не будет в его жизни. Этот Яо другой. У него другая жизнь, другие взгляды на мир, другое сознание. И интересы тоже другие. Он лишь похож на того Мэн Яо, которого когда-то знал Минцзюэ. Которого считал своим. Ради которого хотел выиграть эту войну. В частности ради него тоже. Он хотел видеть Яо в другое время и в других обстоятельствах рядом с собой. Но, увы, это оказалось невозможно. Того Яо больше нет. Есть новый, совсем другой, но до боли похожий Яо, который сейчас смотрит в его глаза и улыбается так, что мысли путаются, а пальцы сами собой разжимаются, оставляя рукоять Бася, скользят бережно по нежной коже щеки шероховатыми кончиками. Сабля проиграла этот бой. Как и сам Минцзюэ. Победа снова досталась Мэн Яо.