- Вот эта.
Он рассматривал спутника через стеллаж библиотеки, между стопками книг и горками бамбуковых свитков. У того был резкий, точеный профиль и острый взгляд. Внимательный, сосредоточенный и почти неприятный на этом юном лице. В остальном гость из Цишань оказался тихим и очень воспитанным книжником. Гуаньшаня это забавляло. Но эта скромность казалась ему притворной и совсем не уместной. Его послали сопровождать сверстника, оказывать гостеприимство. Следить, как бы чего не вышло. И теперь вместо того, чтобы пировать со всеми в павильоне собраний, слушать музыку и смотреть танцы дев в пестрых одеждах, они отмечали праздник середины осени между библиотечными стеллажами. Гуаньшаня это слегка раздражало. Ровно настолько, чтобы слегка поднасолить невозмутимому и, кажется, в душе смущенному своим затворничеством гостю.

- Книга, которую ищет второй молодой господин Вэнь. Вот эта.
Подтолкнул ее так, чтобы со стороны гостя, с другой стороны стеллажа, бархатные листы вылезли за край стопки, и за них можно было ухватиться.

Приложился кувшинчику вина, который забрал с собой из праздничного павильона, ткнулся затылком в стеллажную стенку, прислушиваясь, как жар напитка согревает горло, а за ним и тело, и, наконец, обошел полки, с любопытством вглядываясь в лицо напротив. Любой заклинатель, путешествуя, желает узнать то, чего не узнает дома. Диковинку. Разве не для этого они толкутся в библиотеке?
- Выпей, - протянул гостю фарфоровый кувшин. – Это лучшее вино в Ланлине, а значит лучшее в Поднебесной! Без него книгу совсем никак не понять.

Во всяком случае, этот второй молодой господин не казался ему достаточно опытным, чтобы сразу осознать, как ему реагировать на фривольные картинки, мастерски иллюстрирующие дао любви в деталях и многообразии поз, чтобы отроки не оконфузились, а старшие братья наслаждались богатством выбора. В общем, предлагая гостю вино и книгу этот Цзинь намеревался похохотать и скрасить себе упущенный праздник.

Отредактировано Jin Zixuan (Пятница, 7 января 17:12)

- Разве второй молодой господин Вэнь стал бы показывать гостю что-то кроме лучшего?
Этот второй молодой господин из тех людей, с которыми не поймешь, стесняются они или снисходят к собеседнику. И эта его манера ужасно щекотная, не раздражающая, нет, но не дающая покоя на краю сознания: просит он о поддержке или все же смеется над тобой? А потому Гуаньшань присматривается к гостю с любопытством. Насмешка таится в повороте головы, в шелесте рукавов и тяжести изящного шитья, а потом гость оборачивается и кажется таким уязвимым, что перед ним хочется тут же извиниться за неуместную шутку, а после защищать его от любых других дурацких нападок. Но Вэнь Жохань в этом, конечно, не нуждается. И совсем не поймет. Наследник прикипает взглядом к его лицу, выискивая смущение или недоумение, чтобы позабавиться и сбить эту спесь. Но не находит ничего кроме паузы.

- Это же не…
Скулы занимаются жаром и остается надеяться, что румянца не выдают. Только глаза влажно блестят, но то от вина, конечно.
- Но это же светская книга, вовсе непредназначенная!.. – моргает пока растерянный, не вполне понимая, где разговор вышел за край дозволенного. Не эти ли клановые дисциплины его оправили утаить? И что же теперь делать, когда утаить не удалось?

- И разве в Цишане известно о парном совершенствовании? – теперь хозяйский сын смотрит упрямо и с вызовом, точно гость посягнул на его личные ценности. - Или где второй молодой господин мог об этом услышать?

Неуверенность делает наследника Цзинь поспешным, точно лишь торопливое движение сможет спасти ситуацию. И он тянется к книге, задевая рукав гостя складками золотого шелка и пялится в рисунок с такой серьезностью, с которой никогда не стал бы смотреть на него в иной день.

- Нет! – ему отчего очень хочется спорить со всей своей юношеской запальчивостью и ткнуть ногтем в яркие краски, далекие от сакрального знания. – Вот здесь меридианы пересекаются и соприкасаются плотно. Отчего же ей не пройти?

Наследник едва получил свой гуань, и практика только-только стала для него откровенной, а потому он совсем не уверен в своих словах, но не желает сдаваться.

- Хорошо, - прижимается лопатками к стеллажу и книгам, с вызовом распахивая руки, чтобы гость мог чувствовать себя вольготно, располагая его телом, как учебным пособием. Хотя вино в кувшине булькает призывно. Но сейчас Гуаньшаню не до того: весь он сосредоточен на своем намерении доказать недоказуемое.
- Если второй молодой господин Вэнь так сведущ, как говорит, пусть покажет, как нужно!

Отредактировано Jin Zixuan (Пятница, 7 января 21:51)

- Медициной?
Не то чтобы возможность лечить была для наследника Цзинь новостью. Но даже слышал, что опытные мастера могут долго удерживать тяжело раненого от смерти, питая собственной ци, пока его раны не затянутся, но сама мысль, что практика, которую он считал орденской тайной, известна кому-то еще, сбила его с толку. Теперь он смотрел на гостя растерянно и удивленно. Совсем не сумел уловить момент, когда жар несуществующего прикосновения потек по ребрам, просачиваясь через тонкий и самый лучший, конечно, шелк в Поднебесной. Неловко подался в сторону, уворачиваясь от незримого зноя, неожиданно слишком интимного, выходящего за границу позволительного или того, что он посчитал бы позволительным для незнакомца. И хотя сам запальчиво просил гостя научить, оказался вовсе не готов принять этого загадочного чужака своим учителем. Загипнотизированный взглядом напротив, таким ласковым и покровительственным, поймал огненные искры широко распахнутыми зрачками и упустил сбившееся дыхание. От этого выход вышел хриплым и рваным. А в мыслях образовалась жутчайшая пустота. Тем более ужасающая, что Гуаньшань никогда не считал себя бесталанным или недостаточно прилежным учеником. Но чужие слова сейчас падали алым серпантином огненной ци в абсолютную мглу, где никаким усилием не возникло ни единой мысли. Даже мысли о том, как выбраться из ловушки между стеллажом и чужим оглушительно горячим телом. От этого положение становилось катастрофическим. И тем более катастрофическим, оттого что хозяйскому сыну не слишком хотелось выбраться. Нарастающее тепло и удушливое волнение пьянили слаще вина, медвяного с кислинкой, с нежным цветочным ароматом, лучшего вина в Поднебесной. Не мог бы этот Вэнь и дальше говорить то, совершенно неразборчивое, что он говорит, и делать то, совершенно непонятное, но такое приятное, что он делает? Демонстрации наставника никогда не приводили первого молодого господина в такое смятение чувств. Может быть, потому что не сбивали с толку.

- А… Да? – сморгнул наваждение и понял, что больше не смотрит в лицо, а куда-то по-над плечом гостя в изумленные корешки книг напротив, а чужие темные пряди ложатся ему на грудь и сливаются в одну смоляную реку с его собственными. Насмешливое жаркое дыхание течет по дрожащей венке к ключицам, а грудина под золотыми пионами и этими кошмарными прядями, движется так болезненно, точно ребра вот-вот хрустнут, впуская новый вдох. Толкнулся назад, как будто мог сохранить между ними хоть какое-то спасительное расстояние, не желая больше позволять гостю так дразнить его, поймал горячие пальцы на краю золотой ткани, спутался с ними, увлекая подальше - от греха - куда-то вниз, утопил их в складках черно-золотых подолов. Не собираясь обмениваться ничем, но знойное прикосновение все равно кружило голову, и теперь очень важным осталось не выронить кувшин. Тот, что в другой руке. Про кувшин он все еще помнил, и такой безответственности Гауньшань совсем уж не мог себе позволить. А потому качнулся вперед, доверительно склоняясь к чужому ухо, к теплу коварного и дурманящего тела, толкнулся дыханием в тяжелые волосы, когда шелк коснулся шелка.
- И… от чего же второй молодой господин Вэнь намерен излечить этого хворого адепта?

Ответ обескураживает и вынуждает бестолково пялится в корешки и свитки над чужим плечом. До этого ответа, до прикосновения, до путаницы одежд и дыхания, утекающего по яремной, и этого тонкого запаха волос, который Гуаньшань пока не в силах разгадать, но тот впитался в одежду и мерещится свежестью где-то в глотке, тает на коже... до этого всего он и предлагать не мог, что ему скучно. Как ему скучно. Было все это время. До.
И пока гость пьет вино. Запрокидывает голову, и можно любоваться движением острого кадыка под молочной кожей, и убегающим по тонкому алому шитью, ночным прядям. И пока тепло чужой ладони еще согревает руку, наследник Цзинь чувствует себя так, словно высокий водяной вал выкинул его на песчаный берег, и нужно торопливо, заполошно отдышаться, оправить одежду, а потом бежать как можно дальше от кромки воды, пока ее влажный язык не повторил с ним это головокружительное и опасное переживание. Но теперь ему ужасно интересно. Ужасно, потому что интересно, конечно. Он смотрит во все глаза, пока кувшин – теперь почти пустой – не возвращается, и пора сменить лицо на приличиствующее.

- Хорошо.
Это совершенная точка и полное согласие. Но теперь пить после этого жуткого второго господина неловко, потому что нужно выбрать место у горлышка, где его губы не касались фарфора. Потому что губы - влажные от вина и теперь блестящие в свете ламп - губы эти знают куда больше, чем говорят. И, покрутив кувшин, молодой господин не прикасается к нему вовсе. На всякий случай. Чтобы его впечатления не стали слишком волнительными. Не прикасается. Ставит на стеллаж и только потом понимает, что не разделить вино именно сейчас не вежливо, а то и трусовато. И пьет, прячась за шелком, хотя еще минуты назад в этом не нуждался. Но теперь ему есть, что прятать. Горлышко все равно ужасно влажное и сладкое. От этого мучительно першит в гортани.

- Тогда второй молодой господин Вэнь не откажется показать что-то еще из того, что в Цишане принято называть медициной?
Темные глаза напротив горят неправедном любопытством.
- И объяснить, разве в Цишане эти практики используют лишь для излечения больных?

Он искренне недоумевает. Такому подходу к делу Гуаньшаня не учили. Как раз наоборот. В первую очередь такое слияние предназначалось для совершенствования и целью его – в самых тщеславных мечтах – было совместное достижение Небесного чертога. Куда уж тут хворым да раненым. Но он не уверен, что может рассказать это или готов рассказать это прямо сейчас. Пусть этот жуткий Вэнь откроет ему что-нибудь первым.

- Могу я предположить, что комнаты и переходы и даже тренировочные площадки не тронут любопытство гостя? Но если выйти в город или на пристань… Второй молодой господин Вэнь видел море прежде?

- Прежде этот Цзинь не знал, что медицина исцеляет от скуки, - Гуаньшань уже понял, что если идти мыслью за словами гостя, но прежде всего за интригующей интонацией и за уклончивыми взглядами, и за дразнящим подтекстом, который остро мерещится, как мерещится под шёлком контур тела, навевающий волнительные грезы в то время, как тело это совсем не показано и может быть любым… если позволять гостю увлечь его воображение, то этот ужасный Вэнь невозможно сбивает его с толку. А если не позволять, то мысли остаются на его стороне.

- Разве кто-то откажется, чтобы его излечили от скуки? Даже если второй молодой господин Вэнь не самый талантливый лекарь. Прежде этот Цзинь не встречал ни одного такого!

Он смеется и пьет теперь до дна совершенно бесстрашно. Точно справился с мороком. И пока северный гость не совьет новый, чувствует себя в полной безопасности и очень уверенным в мире, который топчет подошвами. Разговаривать с Вэнь Жоханем – точно бороться с призраком: ты никогда не знаешь, где он появится и где исчезнет и где удары пройдут сквозь, не причиняя вреда.

- Прежде этот Цзинь не знал, что пользоваться духовной силой можно для развлечения. И если это не есть орденский секрет, пусть этот гость не откажет молодому господину в удовлетворении его любопытства. Что еще нужно для излечения от скуки, брат лекарь?

Широкая дверь отворяется в склон белях пионов, сияющих серебром в молочном свете полной луны. За ним в темноте простирается адамантовая морская гладь. Жемчужная дорожка выткана на ней и поднимается в небо к самому полному диску. Прохладный лик ночного светила милосерден и полом весенней нежности. И если пренебречь переходом, опоясывающим Башню, и сразу встать на меч, то, кажется, достичь этот луны можно стремглав. И Гуаньшаню мгновенно нужно именно этого. Но гостю не интересна луна, ему интересно увидеть город. Наверно. Луну он уже имел счастье видеть над своими северными горами.

- Море, - он думает мгновение, взмывая над башней и снежными полем медвяных цветов, а потом снижается, чтобы огладить спящие бутоны кончиками пальцев, и они льнут к руке. В воздух поднимается стая сверкающих лепестков, точно бабочки увязались за мечом и взметнувшимся золотым подолом.

- Море – горькое. Если гостю приходилось когда-то проливать слезы, он знает, каково море на вкус. А если он вздумает пролететь над водой, должен помнить, что воздух утекает в море от берега, и вернуться всегда труднее.

Набережная, пьяная праздником, встречает их гомоном толпы, за которым пенистый прибой едва слышно. Он бьется о низкие борта торговых кораблей и тонет в веселом гуле уличной музыки: в пении дудок и барабанов. Лоточники разливают домашнее вино и предлагают сладости, фрукты и угощение тем, кому не по карману искать развлечений в чайных домиках, обсевших порт и дающих матросам приют. От сюда море кажется черным шелком, небрежно брошенным у берега, и золото светильников бродит в отражении у причалов.

- Угошайся, - на этот раз Гуаньшань протягивает гостю палочку замороженных фруктов. Тонкая сладкая корка похоже на блескучий весенний лед. Рядом фокусник выдыхает пламя, и толпа ахает, отступая, чтобы поглотить их возбужденным озерцом.

Отредактировано Jin Zixuan (Четверг, 20 января 10:39)

- Господин лекарь очень суров!
Эти шутки Гуаньшаню не слишком нравятся. Что такого практикуют в Цишане, чтобы для развлечений требовалась безнаказанность? Но у него будет возможность подумать об этом позже, а пока его занимают нанизанные на палочку хрустящие фрукты. Нежная мякоть разламывается на зубах, и сок растекается сладостью на языке, кислинкой  дразнит небо. Каждый кусочек отзывается по-разному и общее ликование гостей на набережной захватывает его и кружит голову. Этот молодой господин легко поддается чужому веселью, легко заражаются настроениями и живет тоже пока легко. Спутник его, кажется, напротив очень замкнут в своих чувствах, отстранен и опасается людских эмоций, как заразы, которая может его отравить. Этот Вэнь кажется выточенным из скальной породы и теней, как туман порой окутывает горные вершины. Остается только оглядываться на него, чтобы не затерялся в толпе. Золотая капля у кромки темных волос дразнит бликами и привлекает внимание немного больше, чем привычная здесь киноварная точка.
- Теплый воздух поднимается от суши и путешествует высоко над гладью воды и помешает второму молодому господину, если тот захочет вернуться. Холодное воздушное течение стелется над самой водой и путешествует к суши. А потому, чтобы вернуться, следует снизиться и не терять лишних сил. Тогда же волны могут захлестывать меч, и он становится скользким. Нужно лишь немного времени, чтобы привыкнуть к путешествию над водой.
Хозяин легкомысленно пожимает плечами, надкусывая новый фрукт и следит взглядом за хорошенькими девушками. Улыбки, блестящие глаза, пестрые подвески и яркие рукава интересуют его куда больше, чем море и луна и оклики в толпе. В теплых девичьих глазах как будто сияет вся радость жизни, все обещания счастья. Тем не менее оклики становятся все настойчивее.
- Господа заклинатели! Господа заклинатели! Вы ведь заклинатели из славного ордена Цзинь, которому принадлежат эти земли?!
Матрос забегает вперед, чтобы господа, наконец, его заметили и совершает глубокий поклон. И еще один глубокий поклон и множество глубоких поклонов.
- Господа не откажите нам в помощи! Там на корабле! На нашем корабле, на “Красавице”...
Проситель тыкал пальцем в глубину гавани, волнение делало его речь бессвязной, а движения рваными, но крайнее возбуждение моряка вскоре передалось и лоточникам, невольно подслушавшим эту беседу. Вскоре к нему присоединились еще несколько членов команды, но никто из них не мог объяснить суть проблемы. Понятно было лишь, что она лежит за гранью сил и понимания самих моряков.
- Носовая фигура “Красавицы”! Носовая фигура! Дракон, господа заклинатели, что выточен на носу весь в крови! Сходни в крови и невозможно пройти на корабль! А там товар! Прекрасный шелк из провинции Гуандун, который ждут в самой столице! Наложница императора, великолепная госпожа Ксу, ждет этот цветастый шелк! Мы заплатим! Мы щедро заплатим, господа!
- В ордене Цзинь не принято отказывать гостям и жителям города, - Гуаньшань совсем не против посмотреть. Ему теперь тоже любопытно, что же произошло на этой купеческой джонке. - Но я не могу звать с собой гостя моего дома. И не желаю подвергать его опасности на этом берегу. Разве что он сам пожелает.
Перед “Красавицей оказалось пусто, точно все наблюдатели попрятались, и теперь следили за происходящим из теней и из-за приоткрытых дверей. Зато команда окружила джонку и капитан ругался с носильщиками, которые вовсе не намеревались спускаться в трюм. Груз тем не менее должен был попасть на склады, а джонка отправиться в дальнейшее путешествие в срок, чтобы успеть в столицу.
- Благородные господа!, - купец, разосланный команду поискать в этом городе заклинателей, теперь обернулся к гостям с тысячей поклонов - Эти недостойные ослы отказываются разгружать трюм!
- Господа! - настало время недостойных ослов низко кланяться новопришедшим и рассказывать перебивая друг друга. - В трюме что-то есть! Мы разгружали шелк и пряности, и тут как завизжит! И все начала падать! А мы бежать! И тут под ногами, гляжу, кровь. Поскользнулся и еле выбрался! Этот корабль проклят, не иначе!
- Что ты такое говоришь! - одернул носильщика капитан. Но на руках и одежде обеих тружеников действительно бурели в лунном свете темные пятна. Ровно такие же следы тянулись  за ними от сходен и обтекали по резному лику дракона, распахнувшего грозную пасть на носу джонки.

Ганьшаню ничего не мешает разглядывать и девушек за плечами перепуганных моряков. Красота никогда не бывает лишней или избыточной. Не в его представлении. Но ситуация тревожит, а еще больше тревожит его, как бы гость не подумал, что орден Цзинь не справится с бедами на своей земле – и на море – сам. А потому решительный звон вэньской стали заставляет его догонять и первым приземлиться на сходни, оставляя гостя чуть за плечом, как и подобает хозяину.

- Молодой господин уверен, что ему стоит ввязываться в опасности в его мирном путешествии?

Не оборачивается, но улыбка слышится дразнящим озорством в обертонах, а потому вежливость становится вызовом и игрой, когда кровь действительно жирно хлюпает и клеит их подошвы к деревянным доскам, точно эти двое идут по болоту, и на каждый шаг доски эти выплевывают новую лужу багряной юшки, черной в подлунном мраке, и пачкают нарядную обувь. Поскрипывают. И мерещится, будто ветер, к вечеру утекающий с суши в глубину моря, несет тихий и скорбный многоголосый вой на грани слуха. Запах гнили и ржавчины узнаваем для любого, кто бывал в мясницкой лавке. Благо, на поле брани ни одному из них бывать ни приходилось. Великие войны уже закончились или еще не начались.

Джонка совершенно пуста, в том смысле, что ни один из моряков не рискнул оставаться здесь. Однако кровавый след тянется широкой лентой к дверям трюма, так что гостям не стоит труда понять, куда стоит направлять свои стопы. Странным образом след этот истончается и преаращается в хвост следов. Узнаваемы человеческих следов, обращенных из трюма прочь, точно десятки людей бежали оттуда, перебирая голыми, окровавленными ногами, а после обратились чистой кровью, пропитавшей дерево и волочились, пока не взлетели в небо, не ступая на пристань… Никогда прежде Гуаншаню не доводилось видеть ничего подобного. Это не удивительно, слишком коротко он живет. А читать приходилось разное, однако ничего из читанного не идет сейчас на ум, чтобы дать явлению название и сообразить, как справиться с ним. Признаваться он в этом, впрочем, не намерен.

Двери трюма распахнуты, а следы истончаются и становятся единственными, словно и вышел оттуда лишь один человек. Непроницаемая мгла смотрит на заклинателей из этой раззявленной пасти. Меч в руках Гуаньшаня занимается тихим золотистым сиянием. Огонь обтекает его по лезвию и медовым языком ложится в дол. И только потом цзян вонзается в эту вязкую тьму, рассеивает ее и освещает абсолютно чистые ступени, ведущие под палубу. Здесь и впрямь тесно от грузов в тюках и сундуках, в кувшинах, вино это или драгоценное масло. Странным образом один из этих тюков распахнут, разорван и разобран, словно кто-то рвал его когтями, и волны сияющего шелка, яркого-голубого, а потому зеленоватого в свете земной ян, стекают на дощатый пол…

- Только вообрази, - Гуаньшань подходит ближе и касается прохладной, сияющей ткани, - когда бы раньше у нас был шанс прикоснуться к подолам самой госпожи Ксу…

Мечтательность в его голосе становится почти сладкой. Воображение дарит пальцам ощущение горячего и гибкого женского тела под этим тающим покровом, а шелк в пальцах обращается кровавым дождем, обрывается на пол и заливает его темнотой стремительно набегающей крови. Она льется и льется из тюка, когда молодой господин уже отпустил руку, уже отпрянул и полоснул по этому потоку цзянем – впустую. Но точно обрезал эту тьму. Она дернулась, собралась в плотный узел и метнулась к потолку, обтекая кровавым дождем. Забилась по контуру между углами, всхлипывая, как плакальщица, нечеловечно и жутко, и ища выхода, а потом бросилась в сторону Вэнь Жоханя к распахнутой двери.

Отредактировано Jin Zixuan (Понедельник, 7 февраля 10:52)

Огонь вспыхнул внезапно, знойный и изнурительный, хищный. Отразился заревом в темных глазах наследника Цзинь, распахнутых изумлением. Мгновение он кружил, оглядывая стены, пораженный странным явлением темной силы, порождающей ян, пока не заметил, что огонь подконтролен: не чадит, не хрустит корабельным деревом, но плещется, точно волны и стелется точно нежная газовая ткань под потолком, отражаясь в черной крови, снова заливающей пол. Это и есть огненная ян знаменитого ордена Вэнь? В его воображении, прохладный, резной и отчужденный гость никак не сочетался с гуляющим в трюме жаром. Но думать об этом Гуаньшаню некогда.
- Не мой!
Он не упрямится, смеется. Ему не до пререкательства. Молодой господин Цзинь пытается изловить сгусток тьмы, что с воем и визгом мечется по трюму, отшатываясь от яркого пламени.   
- И только поэтому вожделенный!
Сияющие иероглифы охотничьих чар вспыхивают и рисуются в оранжевом мареве, неожиданно светлые своим земным золотом. И схватывают густую смоляную тьму сияющей клеткой. Она льется между плетением решетки. И вытекает в полный рост взрослого мужчины. В темную фигуру, кровь все еще стекает по ней, затапливая черты, капает с пальцев. А потом за его спиной появляются другие. Ткуться из разлитой пополу жижи. Скомканные смоляные уродцы растут из пола один за другим, вынуждая Гуаньшаня отступать, смущенно пятиться, не в силах понять, напуган он или нет, потому что ничего угрожающего нет в этих скорбных фигурах. Они как будто сломлены, угнетены и напуганы вторжением важных господ…
- Что это?
Услышав собственный голос, посторнний и хриплый, он осознал, что спрашивать у гостя ответа бессмысленно, и обратился к сонму растущих из крови фигер, гневно и повелительно, точно хотел исправить ошибку.
- Кто вы?!

Меньше всего эта густая темная жижа, цепляющая подошвы, напоминает Гуаньшаню о демонах огня, но кому как не второму молодому господину узнать таких тварей в любом обличии? Наследник Ланлиня стряхивает магию с кончиков пальце, раз она на может удержать закружившее здесь явление, и оглядывается, отмечая лишь несущественное движение Пылкого. Прежде и ему не приходилось сталкиваться с чем-то настолько разумным. Но, надо думать, молодежь не водят охотиться на слишком опасных тварей. Всему свое время. А может быть, они и впрямь так редки, что не всякому адепту приходится сталкиваться с подобными необычными проявлениями. И Цзинь Гуаньшань попытался бы рассудить о происхождении стоящей перед ним фигуры, обтекающей жирной тьмой, если бы ему представился миг, до того, как тьма эта хлынет со всех сторон непроглядной волной. Вспоротая стремительным вращением сияющего цзяня, она обрывается и падает к ногам шелковыми полотнами, отрезанными ровно и аккуратно, точно для этого и точили с утра господский меч. Течет и вновь вливается в стену тьмы, чтобы попасть под ход светящегося полотна, рисующего молниеносную окружность.

- Конечно, есть.

Но молодой господин Цзинь не уверен, чтобы хочет поделиться с гостем этим знанием, тем более чем руки его вполне заняты и ошметки окровавленного шелка разлетаются в подсвеченном воздухе, разбрызгивая антрацитовую юшку. На миг у него возникает сомнение, как долго гость сможет удерживать это гуляющее по трюму пламя. Мысль вонзить меч в сундук с драгоценной тканью он отметает. Ткань может оказаться просто тканью. А за попорченный наряд, особенно если красавица ждет его к празднику, ничтожный купец может лишиться головы.

- Но не лучше ли, - он стискивает зубы, когда бессмысленное вращение лезвия отзывается досадой, - знает про демонов огня молодой господин из солнечного ордена?

На миг обрезанная стена открывает ему вид на демоническую фигуру чиновника. Гуаньшань отпускает меч в полет из-под руки, сверкающая заточка царапает ладонь и кутается тонкой кровавой пленкой по всей длине лезвия, чтобы через мгновение вогнать этот алый след в темную плоть демона. Кровь вспыхивает и загорается янтарным заревом земной ци, всаживается в доски пока наследник Башни Кои создает кружащийся над ладонью шар энергии и удерживает его в пальцах как будто через усилие. Тьма послушно ложится к его ногам, впитывается в пол. А свет прорастает под свинцовыми контурами демонической плоти, заставляет ее расходится кракелюрами, сперва крупными трещинами, а потом мелкими. Словно из-под земли проступает лава. Демон вьется и выкручивается, но не может ухватиться за клинок, чтобы выдернуть его из своей груди, хотя со всей очевидностью понимает, что именно это и надлежит сделать. Однако прикосновение к окровавленной светящейся стали, похоже, причиняет ему ещё большее страдание, чем жар выжигающий его изнутри.

- Чем скромные заклинатели могут помочь удрученному духу?
Голос Гуаньшаня теперь тише. Должно быть, от напряжения. Слова как будто цепляются за стиснутые зубы. Но ноты куда жестче, требовательнее.

- Я его только что придумал.
Усилие заставляло Гуаньшаня цедить сквозь зубы. Его наставляли не только использовать заученные трюки, но и творчески подходить к решению проблемы на месте, оперируя известными переменными. В этом случае ты никогда не окажешься в безвыходной ситуации, перебрав все возможности.

История о страже шелка могла быть забыта, или молодой господин Цзин не придавал ей значения, потому что не видел в подобных духах ничего дурного. А раз дурного нет, то и лишнего внимания они не стоят.  Черная кровь подтекала по клинку и обрывалась густыми каплями, образуя иероглифы, подсвеченные со всех сторон веньским пламенем, а потом у переливчатые, как черный жемчуг. Даже если догадка спутника верна, Гуаньшань не был уверен, что стоит доверять кому-то кроме живых в этом трюме. 

- В таком случае скромные господа просят прощения и помощи у мудрого духа.
Наконец, он нехотя выдернул клинок из досок и изломанного светом чиновничьего контура. Тот соскользнул в пол, обращаясь уже знакомой черной лужей, но внезапно вся эта мгла обрела очертания все более и более четкие. Обернувшись, наследник Башни кои увидел трюм, полный людей, связанных и подавленных общим горем, оборванных и в остатках монгольского доспеха. Эти изломанные, изловленные кочевники делились скудным питьем с теми, кто больше не мог сидеть, и лежал у стен в лихорадке, подергиваясь и вздрагивая в судорогах. В углу кто-то оплакивал умершего, а мертвое тело расползалось мраком, пропитывая доски. Так темные фигуры исчезали одна за другой, пока сидящими и стоящими остались лишь немногие. А потом видение исчезло. Беззвучное оно тем не менее было наполнено стонами и всхлипами, рваных дыханием умирающих и рыданиями выживших. Вонью трюма, просоленной морской воды и больного пота.

Стоило Гуаньшаню оглянуться на гостя, как видение исчезло. Оставалось лишь гадать, пригрезилось ему одному, или второй господин Вэнь разделил с ним эту кошмарную грезу. На миг ему захотелось забрать оберег из шелка, чтобы крепко держать духа в руках, но после он задумался, не испортит ли саму ткань. Что если только оберег и защищает ее от заразы и гнева военнопленных. Разве гнев их не направлен на императора-завоевателя и всю роскошь его мирной жизни? В том числе на госпожу Ксу, перебирающую шелка, в то время как их народ сносит жестокие тяготы. 
- Хочет ли дух донести до этих скромных адептов, что шелк заражен или проклят и не может быть доставлен во дворец?

Гуаньшань повел острием сияющего меча над полом, пытаясь понять, откуда теперь вынырнет и вскинется тьма. И она вскинулась, чтобы захлестнуть ступени валом мрака из сплетенных человеческих тел, потянулась с дощатого пола, оплывая с фигуры стража, неспособного, но пытавшегося сохранить свой товар. Фигура чиновника прояснилась в красках, сплелась из дымки и обережно загородила собой сундуки. Гуаньшаню пришлось доверчиво оставить его за спиной, чтобы ударить жаром ци в горб захлестнувшей лестницу мглы, пока скверна не захватила город.

- Если мы сожжем корабль, этот купец разориться и скорее всего будет казнен! А может, и вся команда!
Гуаньшань тоже успел подумать, что нет лучшего способа избавить эти души от страданий кроме как поминальный костер, но отцу не понравится, если в его порту будут гореть корабли. Это очень портит деловую репутацию. К тому же эти монголы имеют совсем другие похоронные ритуалы и никому здесь они не известные. И хотя сожжение - их часть, молитвы никому их присутствующих не известны. Кроме самих измученных душ. И еще кое-кого в городе, в монгольской общине, образовавшейся здесь задолго до противостояния со степняками, а потому ассимилированной и не вызывающей у жителей никаких огорчений. Какие огорчения от доброго и мирного соседа?

-  Кроме того, часть этого зла уже вышла в город, и нам его не найти.
Он почувствовал, как  по краю тьмы проступает огненная сила чужого клана, заключает его самого в клетку пламени, забирает объятием той ци, что освещает периметр трюма и теперь вырастает перед ним, вплетенная в защитные чары, захлопывая ловушку. На миг это жутковатое ощущение холодком сковывает сердце, и наследник Башни кои отлично понимает, что меч ему не поможет ничем в этом противостоянии. Как гнев иногда беспомощен, а война уступает дипломатии во всем кроме умения отнимать жизни. Живых здесь, к слову, не так много, чтобы ими рисковать. Аура огненной ци пульсирует, и в ней ощущает страх. Странный, болезненный страх, как будто не относящийся к нынешнем событиями. Память о страхе, его тень. Ощущается ржавчиной по небу. Но Гуаньшаню некогда в это вдуматься. Он ищет то место, где эти энергии соприкасаются, где огонь питает землю. Вдыхает эту чужую мощь и распахивает веер. Сорванный с пояса золотой в белых пионах шелк делает круг, вспарывает мглу и впитывает ее, пока его хозяин опускает сочащийся тьмой клинок, пытаясь удерживать всю концентрацию на этом полете. Следит теперь распахнутой и надрезанной ладонью за его движением, чтобы поймать. Рана больше не кровоточит. Но начнет, когда в нее вожмется рукаять веера. Зато темная волна опадает и уходит в шелк. Окрашивает его алым. Когда веер оказывается в руке Гуаньшаня, с него все еще льются багряные капли, или это растревоженная рана…

- Нам стоит передать эту ношу в буддийский монастырь монгольской общины на севере города. Там монахи отдадут погибшим последние почести по их обычаю и успокоят души. Все, что покинули корабль и те, что остались здесь.

Убирая меч в ножны, он оборачивается к стражу шелка. На лице духа светится благостное доброжелательное выражение, точно маслом смазанное, какое, кажется, свойственно любому чиновничьему люду, собравшему достойный налог. 
- Мы запрем трюм, и никто не потревожит господина Цюнь до утра, пока ритуал не будет завершен. А сейчас этим скромным господам нужно спешить. Недостойные адепты благодарят духа за помощь.

Веер неожиданно тяжел и отнимает у молодого господина Цзинь больше сил, чем тот ожидал, но, поклонившись духу, он поднимается по ступеням к своему гостю.
- Второй молодой господин Вэнь, возможно, захочет вернуться во дворец? - Гуаньшань все еще помнит неуловимый испуг, необъяснимый и странный. - Правила гостеприимства не рекомендуют подвергать гостей опасности и вовлекать в посещение чужих святилищ. Этот адепт просит разрешения проводить гостя до дворца.

- Мор уже погас. На судне нет ни одного живого пленника, который мог бы разнести болезнь, а последнее наступление на земли  монголов завершилось с год назад.
Где как ни в Ланлине знают об этом достоверно? В этом провинции вербуют добровольцев, ставят конные стойла, берут рис для армии и ставят крепости вдоль границ такие мощные, что хозяин подобной крепости и такой армии, и таких коней может завоевать саму Поднебесную, если перейдет на сторону врага. Но кочевники не могут такого помыслить, а китайским военачальникам не часто приходит в голову становиться вождями над этим странными и дикими племенами.
Наследник Цзинь кланяется, не желая спорить с решимостью гостя. Ему самому куда спокойнее путешествовать в городе в компании. А звать кого-то из башни и нарушать течение праздника не хочется. Тем более не хочется, что второй молодой господин уже знает всю историю, а новому человеку придется объяснять ее от начала до конца. Поэтому молодой господин Цзинь пропускает гостя вперед к сходням. На удивлении на них нет больше ни следа крови.
- Но память о болезни - вернее, о горе -  пробудились по какой-то причине. Что-то дало силы этой боли вернуться и напугать матросов. А теперь и переполошить весь город! Быть может, оберег обладал достаточной энергией ян, чтобы пробудить тьму, но не не смог с ней справиться. Никогда прежде мне не случалось сговариваться с духом-хранителем…
Это замечание славное и между прочим, но опыт тем не менее увлекательный.
- Будем надеяться, старик не проклянет весь мой шелк  до конца дней за то, что я проткнул его мечом, - Гуаньшань улыбается, и от этого вес его ноши кажется куда легче.
- Нам придется пойти пешком, если второй молодой господин Вэнь не имеет возражений. Этот скромный адепт не в силах удерживать и меч и веер одновременно.
Это скорбное и неловкое признание, но наследник Цзинь чувствует, как в резную ручку утекает его ци. Точно ему приходится стискивать чужое горло, не ослабляя хватки ни на секунду. А главное - не отвлекаясь вниманием.

- В этом случае нам придется принять корабль за живое существо, за навку или… чье-то орудие?
Сейчас ему сложно всерьез обдумать этот вопрос. Вопрос кажется слишком ужасным и приносящим слишком много печалей, требующих решительных и стремительных действий, а Гуаньшань не склонен принимать быстрые решения. С другой стороны, он станет дурным главой, если каждая тень каждого бедствия будет его останавливать.
- Скажи, почтенный господин, - когда сходни становятся набережной, и матросы, наблюдающие блики и вспышки в раззявленный двери трюма, расступаются, притихшие при виде благородных господ заклинателей, чья  сила легендарна настолько, что мало кто видел ее в яви, когда Гуаньшань сталкивается взглядом с купцом, только тогда он спрашивает, - вез ли ты монгольских пленников в этом трюме?
- Да, господин, - капитан кланяется, то ли удивленный, то ли перепуганный этой прозорливостью. - И полугода не прошло, как купил их на базаре в Цзиньхундао и вез в Чжаньчжоу.
- Погибли ли они от общей болезни?
Взгляд наследника становится пристальным, а капитана напротив пугливым.
-  Да, господин. Все как один перемерли, да, ребята?  - он оборачивается в матросам.
- Господин капитан верно говорит, - поддерживает гул голосов. - Мы скинули трупу в воду! Один расход!
- И с тех пор никто не заболел на этом корабле? Никто не чувствовал на себе лихорадки и никто не умер от заразной болезни?
Гуаньшань смотрит недоверчиво. Капитан смотрит в тон. Он-то отлично понимает, что его сейчас попросят удалиться, в то время как запасы не пополнены, а его люди не успели отдохнуть. Но и врать таинственным даосам он не готов, пусть они и мальчики с виду. Говорят, что даосы эти не стереют совсе. А ну как он разговаривает с почтенным и облеченным властью старцем?
- Нет, господин. Клянусь своей печенью! Люди умирали на этом корабле, но обстоятельства отнюдь не были схожи с тем мором, что забрал наш груз.
- Этот скромный адепт благодарит достойного капитана за честность. Я дам знать начальнику порта о том, что на вашем корабле было поветрие, а вам предлагаю обдумать, стоит ли везти во дворец тот шелк, что сейчас в ваших трюмах стоит на тех же досках, на которых лежали умирающие.
С этими словами Гуаньшань двинулся мимо и обернулся, наконец, к спутнику.
- Второй молодой господин обяжет скромного адепта своей щедростью, но сейчас у нас не так много времени. Прежде чем гость достанет меч, Гуаньшань задумчиво предположил:
- Что-то неправильно с этим поветрием. Нет ли у врачевателя из ордена Солнца предположений?
- Но трюм окурили травами, - квохчет за спиной капитан. - Окурили Хуан Ци и три дня читали молитвы!

Гуаньшань и не ожидает от этих людей большего почтения, чем любой странствующий заклинатель. И даже если платье изобличает в нем адепта, знать в лицо наследника местного даосского ордена никто не обязан, а моряки, странствующие вдоль побережья, и вовсе никогда его не видели. Досы живут в узком и мелком мирке, который интересен лишь знаниями и тенью возможного бессмертия. Иногда он кажется Гуальшаню мелочным, выдуманным, но иной раз тонким и возвышенным. В любом случае он предпочитает смиренное принятие лицемерному почтению. Даже искреннему, но пугливому почтению. Ему приятнее быть любимым, чем внушающим трепет. Только легкая гримаска омерзения и недоумения заставляет его сводить брови. Кто станет красть у рабов? У больных и бедствующих рабов, которых и трогать-то не приятно? Разве что ткань зацепилась за гвоздь и рванулась, оставшись в трюме… Но теперь это дело начальника порта. Пусть сам несет его в Башню Кои и там решает о необходимости санитарных мер. В конечном счете, эта гавань, торговля и налоги его отца. И народ тоже.
- Разве второй молодой господин не похвастал ранее, что сведущ в медицине?
Если наследник Башни и улыбается, то гостю его улыбки не видно, однако слышно ее вполне. И Гуаньшань был бы занят весельем, если бы чужая рука не перехватила его поясницу, заставляя замереть, перегитисто до судороги между лопатками вжимаясь и отталкиваясь одновременно, в некотором смущении и умиротворении от этого соседства.
- Там на северо-востоке второй молодой господин может увидеть крыши дацана. Небольшая монгольская община живет на этой земле с давнего времени, и помнит еще моего бессмертного деда.
Крыши действительно поднимаются на домишками изогнутыми крыльями по всем сторонам света и поблескивают золотом, как все в этом неспящем городе. Не похоже, что храм этот бедствует.
- Молодой господин Цзин желает встретиться с настоятелем по весьма срочному делу!
Отблагодарив спутника почтительным поклоном, он испытывает некоторое облегчение, наблюдая ложащееся между ними расстояние.
-  По весьма срочному делу, касательно покоя душ усопших и жизней живых.
Добавляет ли это значимости словам, но оранжевые монахи пропускают их, открывая сперва смотровое окошко, а после и тяжелые ворота, и провожают в центр храма, где пред массивной золотой статуей Будды восседает в позе лотоса седовласый старец.
- Смею предположить, что непонятное нам будет весьма понятно тому, кто знает о вере и традициях этих диких кочевников.